«Через две точки можно провести линию, и притом только одну
Через три точки можно провести плоскость, и притом только одну
Через четыре точки можно провести жизнь. И притом только одну»
Коллекция аксиом-догматов
Через три точки можно провести плоскость, и притом только одну
Через четыре точки можно провести жизнь. И притом только одну»
Коллекция аксиом-догматов
Последние несколько часов я собирался провести за повторным просмотром «Космических яиц», «Нападения помидоров-убийц», ну и «Возвращением» оных для полного боекомплекта. Но на третий фильм меня уже не хватило - торжество идиотизма над пафосом это, несомненно, прекрасно, но лишь в тех случаях, когда заведомо имеется внутренняя идиотическая настройка. На этом, к слову, и погорело большинство идеологов данного образа мышления.
Что-то разумное, доброе, вечное внутри меня требовало немедленно отойти ко сну, благо выпала такая возможность. Но что-то не менее доброе, и возможно даже «более вечное» (разве что чуть менее разумное) мягко подталкивало… к чему?
Так или иначе, включив на малой громкости давешнего японского импровизатора, я в очередной раз открыл как-то ну очень медленно читающуюся книгу, в надежде через пару страниц упасть в зазеркалье. Но через пару страниц я резко подорвался, подоткнул подушкой щель между входной дверью и полом, открыл нараспашку окно, застелил подоконник пледом, и, подхватив четырёхструнное чудо музыкальной мысли и выключив свет, свесив лапки уселся «смотреть в ночь».
Масаюки Такаянаги удивлял. Нет, не просто удивлял – он раскрывал такой поток сознания, что казалось весь мир сосредоточился на череде хаотично льющихся звуков, в этой комнате, на этом подоконнике, и хотелось верить – нет, не просто хотелось верить, всей душой верилось! – что перебирая пальцами струны ты не просто отвечаешь на музыку – ты будто меняешь что-то в самом мироздании. Подыгрывать ему не просто приятно – это…
Конечно, не все оценят ту психоделическую картину мира, что творят эти руки, эти инструменты, эти прошедшие сквозь время вибрации воздуха – большинство отринет их как хаос неоднородного, а кто-то сгоряча обзовёт какофонией. Но хаос и какофония – суть совершенно разные вещи. Ибо хаос, как материнская утроба, порождает невиданной красоты детей. Какофония же заведомо лишена как мелодии, так и чувства.
А чувства здесь столько, что…
Последние несколько часов я думал написать вам о вечной дилемме цели и бесцельности всех наших действий, и том, как мерзко осознавать решение этой дилеммы, решение внезапное, но четкое, болезненное и рвущее всякие надежды на собственную значимость.
Но я, выжатый и счастливый, подслеповато щурясь и ежеминутно отрываясь «сказать» ещё пару нот, поведал вам о единении с музыкой. Ибо тот час, что я провёл сидя на подоконнике, не чувствуя ни тепла ни холода, не желая лишний раз двинуться, не думая о времени, громкости и окружающих меня людях – в тот час я был един со звуком.
Дай Бог каждому из вас почувствовать ЭТО.
P.S. А ещё сегодня была великолепная погода. Мокрый асфальт отсвечивал пробивающиеся сквозь редеющую листву и освещающие последние этажи полузабытых домов солнечные лучи, безымянные пальцы на руках немели от порывов прохладного ветра, движение которого пытались переплюнуть автомобильные гудки, а я вторую неделю уж как бросался под машины. Нет, не совсем так – я просто замедлял шаг на переходах. Немели и мизинцы.
Что-то разумное, доброе, вечное внутри меня требовало немедленно отойти ко сну, благо выпала такая возможность. Но что-то не менее доброе, и возможно даже «более вечное» (разве что чуть менее разумное) мягко подталкивало… к чему?
Так или иначе, включив на малой громкости давешнего японского импровизатора, я в очередной раз открыл как-то ну очень медленно читающуюся книгу, в надежде через пару страниц упасть в зазеркалье. Но через пару страниц я резко подорвался, подоткнул подушкой щель между входной дверью и полом, открыл нараспашку окно, застелил подоконник пледом, и, подхватив четырёхструнное чудо музыкальной мысли и выключив свет, свесив лапки уселся «смотреть в ночь».
Масаюки Такаянаги удивлял. Нет, не просто удивлял – он раскрывал такой поток сознания, что казалось весь мир сосредоточился на череде хаотично льющихся звуков, в этой комнате, на этом подоконнике, и хотелось верить – нет, не просто хотелось верить, всей душой верилось! – что перебирая пальцами струны ты не просто отвечаешь на музыку – ты будто меняешь что-то в самом мироздании. Подыгрывать ему не просто приятно – это…
Конечно, не все оценят ту психоделическую картину мира, что творят эти руки, эти инструменты, эти прошедшие сквозь время вибрации воздуха – большинство отринет их как хаос неоднородного, а кто-то сгоряча обзовёт какофонией. Но хаос и какофония – суть совершенно разные вещи. Ибо хаос, как материнская утроба, порождает невиданной красоты детей. Какофония же заведомо лишена как мелодии, так и чувства.
А чувства здесь столько, что…
Последние несколько часов я думал написать вам о вечной дилемме цели и бесцельности всех наших действий, и том, как мерзко осознавать решение этой дилеммы, решение внезапное, но четкое, болезненное и рвущее всякие надежды на собственную значимость.
Но я, выжатый и счастливый, подслеповато щурясь и ежеминутно отрываясь «сказать» ещё пару нот, поведал вам о единении с музыкой. Ибо тот час, что я провёл сидя на подоконнике, не чувствуя ни тепла ни холода, не желая лишний раз двинуться, не думая о времени, громкости и окружающих меня людях – в тот час я был един со звуком.
Дай Бог каждому из вас почувствовать ЭТО.
P.S. А ещё сегодня была великолепная погода. Мокрый асфальт отсвечивал пробивающиеся сквозь редеющую листву и освещающие последние этажи полузабытых домов солнечные лучи, безымянные пальцы на руках немели от порывов прохладного ветра, движение которого пытались переплюнуть автомобильные гудки, а я вторую неделю уж как бросался под машины. Нет, не совсем так – я просто замедлял шаг на переходах. Немели и мизинцы.